Иерархия объектов исследования частично определена позициями, которые занимают в социальном пространстве ученые и социальные агенты, подвергаемые изучению. С этим связана и сложность признания их легитимности со стороны научного сообщества. Именно поэтому исследователи богатых семейств, фракций господствующих классов вызывают некоторую настороженность в научной среде. Известная враждебность исследователей к данному предмету, несомненно, проистекает из того, что в анализе социальной группы, представители которой могут накапливать капиталы самого разного вида — экономический, социальный, но также и культурный, образовательный и символический капиталы — ученые сталкиваются с позицией «доминирующего среди подчиненных».
И в самом деле семьи, принадлежащие к самым привилегированным социальным кругам, мало подвергались социологическому изучению. Причины такой «несправедливости» разнообразны. Это становится понятным, если, например, признать, что значительная часть социологических знаний о нашем обществе проистекает из заказных исследований, то есть по существу из работ, проводимых благодаря финансированию по контрактам, исходящим от госучреждений: богатые семьи аристократии и буржуазии ничуть не привлекают внимания таких заказчиков. Исследовательские контракты,— и это оправдано логикой потребности в срочном государственном вмешательстве, даже если она вызывает сомнение с точки зрения совокупного знания о социальных механизмах, — касаются преимущественно крупных проблем современности, безработицы и образования, иммиграции и интеграции, маргинализации и социальной политики. Гораздо важнее заниматься «новыми бедными» и населением рабочих пригородов, чем буржуазией из Нейи-Отей-Пасси.
Незначительное количество исследований об образе жизни самых привилегированных семей можно было бы также объяснить политическим и интеллектуальным климатом, установившимся после Мая 1968 года. С одной стороны, социологи и социология сделались в высшей степени подозрительными в глазах крупных буржуа, которым только что доставили неприятности и которые стали еще более осторожными. С другой стороны, социологи, склонявшиеся к марксизму вездесущему в тогдашних теоретических дебатах — предпочли проводить исследования, приближенные к политическому действию, отдавая приоритет формам изучения, максимально связанным с миром рабочего класса, доходя порой до того, что устраивались на завод. Образ жизни баронов из предместья Сэн-Жэрмен вовсе не стоял в повестке дня и, как бы там ни было, являлся малодоступным для наблюдений и опросов. Если исследование господствующих классов и процессов их социального воспроизводства, взятых изнутри, могло бы, по крайней мере, казаться возможным, подозрительность и враждебность людей, о которых шла речь, в любом случае препятствовала бы его реализации.
Сказанное относится именно к образу жизни: крупная буржуазия, конечно же, не исключалась из изучения, но бралась лишь в ее социальных ролях — делового руководства, политического управления, захвата системы образования. Труды о господствующих классах выхо-дили, но они повествовали о руководителях пред-приятий, о высокопоставленных чиновниках, о прес-тижных высших учебных заведениях, оказываясь исследованиями, распространявшимися только на функ-ционирование институций.
Есть исключения. Самыми заметными из них являются работы Пьера Бурдье и близких к нему исследователей, интересовавшихся высшими классами с целью снятия покрова с процессов господства и воспроизводства. Можно сослаться на первый номер журнала «Actes de la recherche en sciences sociales», вышедший в январе 1975 года и включавший статью о высокой моде, или книгу Пьера Бурдье «La Distinction», опубликованную в 1979 году. Вдохновленные этими работами приступили к изучению господствующих классов и мы, — после того как провели исследования о простонародных и средних классах, взятых в контексте их городской среды обитания.
Именно в ходе исследования этой среды возник интерес к привилегированным классам. Исследовательский проект предполагал, что будут выявлены и изучены условия сходства между городским пространством и социальным пространством, а также вытекающие из этого следствия. Город структурирован в общем и целом как социальное пространство и такое соответствие дает символические и практические эффекты, которые мы постарались уловить, взяв за точку отсчета те классы, что занимают господствующие позиции и в том и в другом пространстве [1].
Существуют и другие основания, объясняющие относительное молчание социальных наук по поводу элиты. Они связаны с позицией, занимаемой в социальном пространстве теми, кто мог бы (и обязан) вести анализ образа жизни и воспроизводства господствующих классов. Социология, конечно же, предполагает существование социологов, следовательно, социальных агентов, являющихся объектом собственной же науки.
Данная дисциплина является настоящим социальным перекрестком, потому что набор в нее идет особенно разнородным образом и перемешивает детей крупной буржуазии с сыновьями преподавателей, коммерсантов и с чудом избежавшими системы образовательного отбора выходцами из рабочего класса и крестьянства. Однако, несмотря на это, находится мало социологов, рискующих безбоязненно встретиться с ситуацией (исследования), где асимметрия социальных позиций складывается не в их пользу. Вышедшие из средних или простонародных классов и достигшие попросту срединного социального положения или вышедшие из хорошего общества и объективно оказавшиеся в позиции изгоев, социологи никогда не чувствуют себя настолько свободно, чтобы сойтись лицом к лицу с социальным миром, который их игнорирует, или о превосходстве которого они слишком хорошо знают, сами его покинув. Тогда как работая в народных или средних классах, они наслаждаются отношением неравновесия, складывающимся в их пользу. Здесь они находятся в господствующей позиции, даже если порой стратегии исследовательского взаимодействия могут иногда ставить под сомнение такой дисбаланс.
Ситуация коренным образом меняется, когда речь идет о том, чтобы столкнуться в интервью и в поле с агентами гораздо более наделенными различными формами капитала, зачастую включая и культурный — с агентами, богатыми символическим капиталом (благами, манерами и знаниями), способными продемонстрировать и сделать неоспоримой легитимность занимаемой ими позиции. Крупный буржуа всегда умеет поставить вас на место. В большинстве случаев с изысканной учтивостью — грозным оружием классового господства [2]. Есть стало быть целый ряд причин, который делает господствующие социальные группы с трудом «социологизируемыми». Однако, помимо того, существуют объекты в сущности невозможные, потому что имплицитно содержат многочисленные факторы нелигитимности. (С точки зрения ученого сословия, да и обыденного сознания.)
Социологам господствующих классов приходится сталкиваться не только с трудностями, свойственными межличностному отношению, которое устанавливается в ходе интервью. Существуют темы, такие как псовая охота, которые если и не являются невозможными, то по меньшей мере связаны со сложностями при утверждении их абсолютной легитимности в научном сообществе. Охотничья практика является недостойным объектом, потому что считается (так полагает и здравый смысл), что она дарит пустое времяпрепровождение горстке скандально богатых бездельников, приверженных порицаемым традициям, получающим извращенное удовольствие от яростного преследования безобидных и беззащитных животных. Скудный интерес к искусству псовой охоты (впрочем, такому же как и иные объекту этнологии и социологии, но, конечно же, более нагруженному символической ценностью, чем многие другие) обнаруживает глубинную антиномию между теми, кто ее практикует и большой частью тех, кто должен был бы ее анализировать [3].
Социологов господствующих классов часто подозревают в угодливости по отношению к тем, кто практикует все виды капиталов. При этом предполагается, что эмпатия, кстати необходимая в любом исследовательском начинании, претворяется в данном случае в компромисс. В ходе самого исследования, якобы, постоянно присутствует навязчивая идея принятия status quo: исследователь постоянно рискует оказаться в ситуации завороженности своим объектом.
Упрек в отсутствии дистанции по отношению к исследуемым группам не выражают или крайне редко выражают, когда дело касается социальных агентов, находящихся по отношению к социологу в подчиненной позиции — рабочих, обитателей пригородных массивов дешевых многоквартирных домов, любаров[1], эрэмистов[2]. Патернализм может здесь проявляться свободно, в частности, в плане формы, когда, к примеру, не придают никакого значения тому, что респондента называют по имени. В случае же, когда речь заходит о социологии крупной буржуазии, желание принять нейтральный тон, очищенный от всякой социальной приверженности, отказ от удобства резкого дискурса могут уподобить социальному компромиссу. Социальный реванш перед лицом господствующих — посредством систематического обращения к иронии, и патернализм с подчиненными — через сердечный тон описания, плохо скрывающий чувство превосходства, оказываются очень часто двумя взаимодополняющими гранями отношения к социальному миру, которое устанавливается у групп, занимающих посредническую позицию.
Подозрение в угодливости достигает апогея, когда анализ вскрывает всяческие тревоги господствующих и даже их неудачи в сохранении своих привилегий («бедняжки»). Ибо несмотря на всю власть, которой они облечены, несмотря на все капиталы, которыми они располагают в самых разнообразных формах, некоторые стороны существования виднейших семейств буржуазии и аристократии, и того, чему они привержены, могут оказываться под угрозой, ставиться под сомнение.
Два недавних исследования поднимали эту тему. Они касались вторжения бизнеса и торговли предметами роскоши в богатые кварталы на западе Парижа, приводящего к разрушению среды обитания виднейших семейств, и псовой охоты, охотничьей практики, которой к тому же постоянно грозит опасность со стороны организаций по охране животных, законодательных проектов, выдвигаемых некоторыми депутатами, и многочисленных европейских парламентариев.
Семьям из богатых кварталов, которые явно живут не в бедности, в ходе присвоения парижского пространства угрожают представительства крупнейших предприятий, конторы всяческих консультативных фирм, дома крупнейших модельеров и ювелиров. Если среду их обитания страстно жаждут такого рода заведения, то по той причине, что она дарит своим расположением, своими достоинствами лестные характеристики всем видам деятельности, отыскивающим адрес, способный представлять собой прочную символическую ценность. Перед семьями, которым приходится покидать свой квартал, встают проблемы не столько экономического, сколько символического и морального порядка. Комфорт повседневной жизни не уберегает от драм, которые, по правде говоря, переживаются как таковые только потому что само их существование носит привилегированный характер. Болезненное чувство, порой даже несчастье, необходимо оценивать соразмерно социальному опыту, исходя из которого воспринимаются события, воздействующие на ваше существование. В худшем случае семьи покинут VIII округ, чтобы переселиться в Нейи или Ле Везине. Однако драмы оцениваются всегда только относительно занимаемых позиций и единичных историй, социального происхождения и пройденного пути. Необходимость покинуть свой VIII округ, чтобы отправиться в «ссылку» в шикарный пригород, может переживаться некоторыми из этих семейств как драма или во всяком случае как эмоциональный разрыв, поскольку она означает необходимость покинуть квартал своего детства, бросить дом, построенный прадедушкой, оставить семейную колыбель.
Анализ трудностей, связанных с удержанием господствующих позиций, зачастую вызывает сарказм, как и описание тревог, вызванных необходимостью сохранять замок в семейном достоянии. Ему предпочли бы демонстрацию неудач в социальном воспроизводстве. Мы действительно обычно намеренно оставляем в стороне «наследников неспособных наследовать», так как более эвристичным нам представляется вначале показать, что воспроизводство господствующих классов, в глобальном масштабе, осуществляется весьма удовлетворительно. Хотя уже наше исследование о трансформации буржуазных кварталов в деловые показывает, что противоречия внутри самих господствующих классов таковы, что могут приводить к «бульваризации», иными словами к упадку квартала, находившегося в зените славы. Помимо прочего существование в среде господствующих агентов, обойденных процессами социального воспроизводства, требует более тщательного изучения. Если для того чтобы войти в данное сообщество, требуется время, оно равно необходимо и для того, чтобы из него выйти. По одному мановению руки не разрушается доверие, установившееся вокруг того или иного имени. Такое имя нужно заслужить, но оно идет от жизненной заинтересованности клана в том, чтобы защитить вопреки всему незамещаемый капитал, который оно собой представляет. Поэтому сделают все, чтобы вернуть обратно неумеху, безответственного, сбившегося с пути, который своей маргинальной жизнью, своими заблуждениями рискует разрушить символический капитал аккумулированный в родовом имени. Когда подвергается сомнению честь имени, сделают все, чтобы ее сберечь. Это — объяснение тому, что имеется определенно очень мало неудач в социальном воспроизводстве элит: всегда найдут запасное место для того, кто несмотря на прекрасные карты, находившиеся у него на руках в начале игры, не сумел или не захотел играть по правилам и оказался под угрозой деклассирования. Капитал хорошей репутации, основанный на имени, делает солидарными всех, кто его разделяет.
Аналогично этому в исследовании о псовой охоте описание страсти, затрат на поддержание условий для этой практики, постоянного беспокойства, которое приносит приверженцам псовой охоты перспектива ее запрещения, может сойти за угодливость. Точно также как и то, что подчеркивание соответствующих ценностей в самой практике охоты — галантности или физической отваги. Перенесли бы только иронию, по крайней мере в определенных секторах социальных наук. Это трудно объяснимая вещь, когда видишь как отказывают в легитимности объекту, который a priori не мог бы считаться менее легитимным чем солончаки Геранда и ремесло соляного промысла, если обратиться к примеру «точечного» и превосходного исследования, которое не вызвало возражений в аспекте его легитимности. Как будто невозможно работать с минимальной дистанцией над сюжетами, подразумевающими господствующие классы.
Реакцию некоторых коллег, разоблачающих угодливость специалистов по господствующим классам перед богатыми семьями (в лучшем случае их упрекают в наивном ослеплении), необходимо связывать с тем обстоятельством, что наши исследуемые представляют собой конкретных индивидов и семьи, а не абстрактные схемы. Такая попытка понимания, которая стремится продемонстрировать социальные и экономические механизмы производства и воспроизводства представителей буржуазии, несомненно дает увидеть социальную среду, золотым правилом которой является закрытость и замкнутость на самой себе. Но одновременно она напоминает исследователю о его подчиненной позиции, с его средней, но скромной зарплатой, его гостиной-столовой, его местом жительства в пригородах или социально разнородных кварталах. Эти факторы — достаточно сильная автономия интеллектуального и научного поля и городская сегрегация, которая изолирует богатые кварталы,— безусловно вносят вклад в объяснение столь малочисленных контактов между теми, кто аккумулирует все виды капиталов и теми, чья позиция характеризуется лишь образовательным и культурным капиталом.
Труды о господствующих классах нарушают два важных правила. К первому относится молчание, которым окружают себя привилегированные классы: такие работы передают вовне, за пределы богатых кварталов сведения об образе жизни, которые, как правило, оттуда никогда не выходят. Второе касается мер предосторожности, которыми обычно окружает себя тот, чья профессиональная миссия заключается в анализе механизмов социального воспроизводства. Оставлять в тени господствующие части господствующих классов значит обеспечивать себя верой в то, что принадлежишь к элите. К элите, понятой в данном случае не как объективное социальное превосходство, а просто как указание на объективно господствующую позицию.
Позиция социолога, взятая между его объектом, т. е. социальными агентами с их интересами, и его коллегами, которые неизбежно подразумеваются, зачастую весьма неудобна. В особенности она рискованна тогда, когда старается «выдать» среду, как «те шпионы, которых кино часто предлагает нам в качестве образцов и которые завоевывают доверие банды, чтобы лучше ее предать», как писал Сартр [4]. Социология господствующих классов становится тем самым вдвойне опасной, потому что она разоблачает определенные механизмы власти и ее воспроизводства, что не понравилось бы господствующим, и потому что она оказывается разрушительной для символического престижа сообщества париев.
Перевод с французского О.Е. ТРУЩЕНКО
ЛИТЕРАТУРА
1. Pinçon M., Pinçon-Charlot M. Dans les beaux quartiers. — Paris: Seuil, 1989; Pinçon M., Pinçon-Charlot M. Quartiers bourgeoises, quartiers d'affaires. — Paris: Payot, 1992.
2. Pinçon M., Pinçon-Charlot M. Pratiques d'enquête dans l'aristocratie et la grande bourgeoisie: distance sociale et conditions spécifiques de l'entretien semidirectif // Genèses. — 1991. — N3.— P. 120 — 133.
3. Pinçon M., Pinçon-Charlot M. Des difficultés de la recherche dans les classes dominantes: de l'objet impossible au sujet manipulé // Journal des Anthropologues. — 1993.N53-55. — P. 29 — 36; Pinçon M., Pinçon-Charlot M. La Chasse à courre, ses rites et ses enjeux. — Paris: Payot, 1993.
4. Sartre J.P. Questions de méthode. — Paris: Gallimard, 1967. — P. 99.
[1]Любары — молодежь, проживающая в бедных пригородах и объединенная в группировки, отличающиеся асоциальным поведением. — Прим. перев.
[2]Эремисты — получающие госудаственное пособие для малообеспеченных (Insertion de Revenu Minimal). — Прим. перев.
Источник: Socio-Logos’96. Альманах Российско-французского центра социологических исследований Института социологии Российской Академии наук. — М.: Socio-Logos, 1996. — С. 39-48.