Когда журналисты, эксперты, политики и другие самоуполномоченные выразители «общественного мнения» обращаются к социальным наукам, требуя от них немедленных и однозначных ответов на часто весьма двусмысленные вопросы, то они требуют невозможного.

Интеллектуальная докса, — относительно систематическая совокупность слов, выражений, лозунгов и вопросов, признанная очевидность которых устанавливает границы мыслимого и делает возможным коммуникацию, — является анонимным продуктом обмена, который устанавливается между журналистами и интелллектуалами или, точнее, между наиболее интеллектуальными журналистами и наиболее журналистскими интеллектуалами в нейтральных зонах, благоприятствующих смягчению различий и аккумуляции относительно разнородных капиталов. Одна из причин, побуждающих первых выбирать вторых, заключается в том, чтобы обеспечить получение ответов на поставленные вопросы и тем самым извлечь прибыль из интеллектуальной легитимации этих вопросов. Что касается вторых, то они получают от первых аудиторию и свидетельство значимости, выходящей за пределы круга специалистов. К этому следует добавить, что стирание некоторых границ между группами, которые когда-то считались различными, имеет следствием трансформацию социального определения интеллектуала и, более того, оправдание культурных аспираций агентов нового типа, а именно, тех, кто обладая дипломами высших школ власти, могут рассчитывать на то, что их «компетентность» получит ценность на рынке символических благ. Таким образом, в то время, как некоторые «молодые» стремятся по-журналистски переработать философскую культуру, сообщая ей амбивалентный статус, одновременно престижный и вышедший из моды, в поле политики и экономики оказываются включенными «просвещенные» индивиды, стремящиеся вступить в соревнование, в котором участвуют известные и почитаемые ими интеллектуалы. Журналы, открытые всем фракциям «элиты», газеты, вне-университетские институции, где научные работники перемешиваются с лицами, принимающими решения, и идеологами, благоприятствуют взаимопризнанию всех этих агентов.

«Критический дух» охотно допускается до тех пор, пока он не подрывает основы этого универсума. Вчерашние стереотипы часто с иронией развенчиваются. Эти «готовые к употреблению» мыслительные клише разоблачаются авторами, претендующими на особую проницательность. Такая критика в любом случае остается частичной, ибо в глубине она носит скептический характер: ведь в конечном счете разоблачение клише также является клише.

Одной из черт, сближающей всех этих производителей доксы, является их интерес к «новому», или, по крайней мере к тому, что легко отождествляется с таковым путем привлечения широкого внимания. Интеллектуализация журналистского дискурса коррелирует с введением в универсум идей логики сенсационности: появляются теории и концепции, которые возвышают или ниспровергают, возникают социальные группы отставших от жизни и социальные группы идущих в ногу со временем. Наиболее интеллектуальные из этих новых производителей «знания» находят в возникновении «нового» неожиданную возможность деклассировать самых авторитетных интеллектуалов — философов, ученых, эрудитов — чей авторитет в течение длительного времени наводил на них страх. «Постмодернистское» объявление «конца авангарда» обязано во многом коллективному восприятию, которое связано с ослаблением культурных иерархий в новом состоянии интеллектуального поля, характеризующегося упадком традиционных контролирующих инстанций, как, например, Университет. Эффект новизны предстает во многом как продукт взаимодействия двух универсумов, прежде разделенных на журналистскую риторику и университетскую ортодоксию. У этой последней есть то преимущество, что она более знакома журналистам, чем смелые эскапады авангарда; другое ее преимущество заключается в том, что она, в форме философской культуры, может быть легко превращена в topos для престижного чтива. И по форме, и по содержанию интеллектуальная докса несет на себе отпечаток конфликта между подчеркнуто трудолюбивыми старомодными авторами и ловкими и быстрыми мыслителями «нового». И если в выступлениях последних имеется немалая доля анти-интеллектуализма, то потому, что они стараются утверждать свою привилегированную причастность к современному, которая базируется на чутье, длительных разговорах и неких университетских реминисценциях. Отсюда особая предрасположенность к неклассифицируемому, одна из функций которой заключается в том, чтобы без больших затрат преподать урок всем тем, кто занимается выработкой знания. Тот, кто достиг границ «нового», послушно соглашается признать, «не опираясь на догмы», «от имени всех», что реальное «сложно», «подвижно», «полиморфно», а вовсе не «просто», не «неподвижно», не «единообразно». Отрицая «схемы», которыми испокон веков пользуются другие — марксизм, структурализм, гуманитарные науки и т. п. — мыслители «нового» в промежутке между лекциями уверенно принимаются за «мутации», «вызовы» и, внося свою лепту в смену моды, они предвещают «конец» («старых догм») и объявляют о «возвращении» (к «демократии», к «рынку», к «этике»).

«Новое» является продуктом кругового вращения: оно обозначает то, что открывают пророчествующие интеллектуалы, расшифровывая информацию журналистского дискурса, частично структурированного категориями восприятия, в навязывании которых они сами участвовали. Отсюда — фамильное сходство, которое обнаруживается в прессе, предназначенной образованной публике («высоколобых») между продуктами , внешне достаточно разными: хрониками происшествий, репортажами о продвинутых группах и рубриками для «высоких интеллектуалов». Газеты, в частности, еженедельники, которые предлагают в своих досье отстраненные размышления об «социальных фактах», периодически предлагают набор концепций, опираясь в разной мере на рекламные опросы (например, об образе жизни): к примеру, когда «новаторы», «авантюристы» оказываются внизу, то это означает «возврат» к семье, супружеству, возрождение центризма, растущую значимость «предприятия» и снижающуюся — профсоюзов, а проводить отпуск, не выезжая за пределы Франции, оказывается предпочтительней экзотических путешествий. Сверхчувствительность к новизне влечет за собой коллективную слепоту ко всему, что кажется знакомым и хорошо известным. Реальным же становится то, что говорят о нем лица, стоящие на стороне будущего. Интеллектуальный этноцентризм так и остается неизжитым, он даже укрепляется за счет процесса интеллектуализации социального мира, ориентированного на определение «новых целей» и «новых барьеров» и на элиминацию «старых», порожденных XIX веком. Главенство, сообщаемое дискурсу, представлениям, ценностям в противовес позитивистскому знанию объективных структур и механизмов их воспроизводства (слово, всеми ненавидимое) отдается «мутации», что составляет заранее допускаемую подмену «экономического» на «культурное», «производства» на «информацию», материального на интеллектуальное, и, наконец, пролетариев и мелких буржуа прежних времен — на компетентных интеллектуалов. Пророческое слово одновременно является описанием нового мира и рецептом для того, чтобы сделать мир соответствующим тому, о чем говорится в предлагаемом описании. Вот почему эссе, посвященное современности, называемой в зависимости от ситуации, постмодернистской, нарциссической, индивидуалистической и т. п. — оказываются в конечном счете инструкцией по применению (для внутреннего пользования) спонтанных представлений, порожденных держателями культурного капитала. Оппозиция между «нео» и «палео» переворачивает все традиционные оппозиции, включая, по мнению Алена Минка, оппозицию между «правой» и «левой»: «Иммиграция, этика, генетика: всякий раз линия разлома проходит не между двумя лагерями, но внутри каждого. По одну или по другую сторону всегда находятся одни и те же. За порядок — старики, консерваторы всех мастей, желчные, нервные, дрожащие люди. За движение — молодые, самые энергичные, самые мобильные граждане, хорошо устроившиеся в жизни» [1].

Интеллектуальная докса стремится навязать то, что можно было бы назвать индивидуалистическим видением социального мира. Книги, статьи, специальные выпуски журналов, критика и рубрики участвуют в придании ей силы безусловной очевидности. Если индивидуализм получает свои дворянские титулы из научных трудов, которые ему посвятил Луи Дюмон, известный антрополог, уделяющий основное внимание историческому генезису категорий [2], некоторые эссеисты предлагают, в частности, в журнале «Le Debat», глобальную интерпретацию духа времени. Именно этим занимаются молодые авторы, решившие покончить с «гошистским» авангардом предшествующего поколения: с одной стороны, Жиль Липовецки и, с другой, Люк Ферри и Алэн Рено. Первый, преподаватель философии в средней школе, задался целью проанализировать в серии статей, опубликованных в «Traverses» и «Le Debat», а позже собранных в книгу, высшую формулу того, что называется «демократическо-индивидуалистическая современность» [3]. Вторые, будучи одновременно университетскими преподавателями (политические науки и философия) и хроникерами многотиражных газет («Evenement du jeudi», «L’Express»), пытаются доказать с помощью тысяч признаков конец того, что они называют «идеями 68» [4], а также возрождение индивида-субъекта. Алэн Минк, нечто среднее между руководителем предприятия и мыслителем free-lance, признанный журналистами (ему была присуждена премия), молодой нотабль, который председательствует в Обществе читателей газеты «Монд», и, наконец, медиатический персонаж, которого его издатель представляет как лучшего студента Политической Школы и Национальной Школы Управления, короче, как сверходаренного среди сверходаренных, оснащает новую доксу культурой, преподаваемой в «Школах власти».

Обвиняя в «тоталитарности» всякий анализ, который пытается связать интеллигибельность социальных агентов с конструированием пространства, в котором они могут быть размещены и классифицированы, эти авторы считают, что, поскольку реальность сама по себе настолько «раздроблена», «взорвана», «фрагментирована», что бессмысленно стараться ухватить нечто большее, чем несокращаемые частности: с появлением на сцене истории «индивида» приходит конец царствованию коллективных агентов, и, в частности, социальных классов, т. к. борьба классов дисквалифицируется вместе с «устаревшим марксизмом», этой точкой пересечения всех архаизмов. Серия лингвистических сдвигов, метафор и смешений приводит к триумфу «индивида»; частное лицо, отрицающее политику и культивирующее гедонистические ценности, либеральный индивидуалист, отставной активист, шеф образцового предприятия и т. д. невидимым образом служат аргументами в пользу трансцендентального субъекта в спиритуалистической традиции, субъекта, который должен содержать в самом себе основание эмпирически наблюдаемых практик. Освободившись от деспотизма подавляющих его теорий — иудейско-христианской традиции, индустриального общества, социализма и т. п., индивид может, наконец, обратиться к самому себе. «Индивид» — концепт борьбы, направленный на отрицание в плане политическом устаревшего социализма, а в плане интеллектуальном — самой возможности общественных наук, определяется всем тем, что находится в движении, и сам является движущей силой. В стилях undergraund, в проценте разводов, в экологии, де-синдикализации, гибкости новых форм занятости, «пофигизме» молодых, короче, всюду, где есть «текучесть», как в открытом обществе Бергсона, можно в конечном счете найти признаки разрушения «ролей» и «классификаций», возвращения к частной сфере жизни, и, наконец, открытость на большие «этические» проблемы, которые обращены к «субъекту».

К поверхностному «парению над» теоретики современности добавляют легкую критику «детерминизма», которая наверняка кажется широкой интеллектуальной публике, а также защитникам — старым и новым — школой ученой культуры. Да и как не предпочесть единственность субъекта, новатора, творца… и вдобавок ко всему нравственного, холодному диктату структур, внушающих страх посредственностям?

Перевод с французского Е.Д. ВОЗНЕСЕНСКОЙ

ЛИТЕРАТУРА

1. Minc A. La Machine égalitaire. — Paris: Grasset, 1989. — P. 314.

2. Dumont L. Homo aequalis. Genèse et épanouissement de l’idéologie économique. — Paris: Gallimard, 1976; а также: Essais sur l’individualisme. Une perspective anthropologique sur l’histoire moderne. — Paris: Seuil, 1983.

3. Lipovecki G. L’Ere du vide. Essais sur l’individualisme contemporain. — Paris: Gallimard, 1983.

4. Ferry L., Renaut A. La Pensée 68. — Paris, Gallimard, 1985; а также 68-86. Itinéraires de l’individu. — Paris: Gallimard, 1987.

Источник: Socio-Logos’96. Альманах Российско-французского центра социологических исследований Института социологии Российской Академии наук. — М.: Socio-Logos, 1996. С. 32 — 38.