Является ли слово «смерть» подходящим названием тому, свидетелями чего мы являемся? И разве мы всего-навсего свидетели? И потом, что это за «мы», к которому я обращаюсь, и смысл которого было бы неплохо уточнить? «Мы» больше не существует, причем уже давно. «Мы» исчезло за горизонтом гораздо раньше «смерти коммунизма». Или, другими словами, распад советского государства-партии есть не что иное, как объективная кристаллизация (поскольку объективность, представительство — это всегда государство, или определенный порядок, порядок вещей) недейственности в течение уже более чем двадцати лет некоего представления о том, что есть это «мы».

«Публичная политика» есть симбиоз политического действия, научной рефлексии и акта масс-медийной коммуникации. По большому счету, она осуществляется в порядке интервенции в сферу политики экспертов, аналитиков, специалистов в области социальных наук, «интеллектуалов», публицистов и журналистов. Исторически конкретная совокупность социальных обстоятельств, выступающая условием возможности публичной политики, изменила само содержание понятия «политика». Все это позволяет говорить о публичной политике как ином состоянии поля политики.

Французская коммунистическая партия (ФКП) отличается от всех других политических образований исключительно высокой долей рабочих в составе своих кадровых политиков. Вопреки тому, что вероятность осуществлять политическую власть увеличивается по мере подъема вверх по социальной иерархии, ФКП удалось противостоять тенденциозному выдавливанию из политического поля, жертвами которого как правило становятся представители народных классов[1]. Эта черта обязана политике отбора, продвижения и формирования рабочих кадров, которая восходит к периоду большевизации ФКП (1924)[2] и которая с тех пор не переставала быть предметом неусыпного бдительного внимания со стороны руководящих инстанций этой партии. Всякий раз, когда подобная бдительность не срабатывала под воздействием высокого прилива принимаемых в партию, который грозил привести к преобладанию другого тип пополнений (1936-1938; 1944-1947; 1970-1978), руководство ФКП без промедления пресекало этот приток, пытаясь использовать с выгодой его политические результаты (проникновение в новые сегменты политического пространства, использование во время избирательных компаний новых сторонников и т.п.).

Источник: Вопросы социологии, №1/2, 1993, С. 63-83.*

В предлагаемом ниже очерке делается попытка заложить основы морфологического исследования литературного поля, характерного для второй половины прошлого столетия. С этой целью мы заняли исключительно объективистскую позицию, прямо противоположную практике изучения индивидуальных историй творчества отдельных авторов. Мы, тем не менее, хорошо сознаем, что у такого подхода есть свои жесткие ограничения и укажем на них по ходу изложения. Но связанные с данным подходом опасности (такие, как редукционизм, механицизм) представляются нам менее серьезными, чем опасности, которыми чреваты самодовольные описания, характерные для некоторых видов историй литературы.

Когда журналисты, эксперты, политики и другие самоуполномоченные выразители «общественного мнения» обращаются к социальным наукам, требуя от них немедленных и однозначных ответов на часто весьма двусмысленные вопросы, то они требуют невозможного.